Стёкла

Мы — стёкла одного окна.
Тебе — ветра, мне — занавеска.
И мне не быть твоей невестой.
Нас разделяет глубина
Окна.

Хочу дожить с тобой до дежавю,
чтобы, войдя в квартиру, где я сплю,
ты руки мог продеть в свои же жесты,
как в рукава рубашек, повсеместно
развешанных для сушки на дверях.
Хочу дожить с тобой до января,
до манной каши, до овсяной каши,
до времени, когда в квартире нашей
я встану у окна и, несмотря
на то, что ты спешишь и мне не машешь,
и исчезаешь где-то вдалеке,
расступятся снежинки, по привычке
боясь попасться под руку руке
или зажжённой наспех спичке.

Caedmon, sing me something
Из предания
Из берегов выходит лето,
И солнце вновь пустило корни.
Я сдачу с утренней газеты
Бросаю в утреннее море.
Летает солнечная стружка.
К вокзалу, тонущему в астрах,
Бежит английская старушка,
Не завершив английский завтрак.
Мне тоже нужен этот поезд,
Но я пока пакую вещи.
Шесть фунтов в сумочку на пояс,
Шесть фантиков в рюкзак заплечный.
За две минуты до отбытья
Я нахожу себя в вагоне.
А ты еще успел бы выпить
Полчашки кофе на перроне.
Whitby

(Когда-то мы бахвалились собой,
Как частью неотъемлемой друг друга,
Когда-то было всё как у людей —
каких я не встречал ни до, ни после.
П. Логвинов)

Я помню, у тебя была раньше
девятка Д607ХА,
и однажды мы ехали вместе, и перед нами вдруг оказалась
девятка Р608УЦ,
а на светофоре перед ней неожиданно выплыла
девятка Д609НК.
Я помню, что ты
посмотрел на меня в эту минуту так,
и я на тебя посмотрела в эту минуту так,
как никто никогда ни на кого не смотрит,
только твои родители друг на друга,
и только мои родители друг на друга.
Ну и ещё ты как будто бы подмигнул мне,
но не в полную силу, а так словно если бы
иронизировал над такими мужчинами
какие в такой ситуации подмигнули бы в
девяноста пяти случаях
из предположительно ста.
Скажем, техасский рейнджер бы не подмигнул.
В принципе, это конечно, каждый решает
сам для себя — подмигивать, не подмигивать.
А ещё я помню, как ты не мог успокоиться
пока не докинешь с какой-нибудь четвёртой попытки
чайным пакетиком до мусорного ведра.

В такой мороз у них одна судьба —
предаться бегу.
Их новая машина как тюльпан
летит под снегом.
Домчать до поворота за мостом,
а там уж рядом.
Такой мороз, что он заносит в дом
аккумулятор.
И только сосны светят много лет
в простые стёкла.
Она уснёт, а он кричит ей вслед:
«Эй, Фёкла, Фёкла!».

Однажды ты узнаешь, что со мной.
Живу дом шестьдесят, квартира восемь,
где с Вяземским кокетничает осень
и ландыш Батюшков цветёт весной.
Летают лебедь Пушкин, ястреб Фет.
И Баратынский дерево сажает.
В счастливый день Давыдов приезжает
и собирает розовый букет.
Однажды я узнаю, что с тобой,
они расскажут мне, само собой,
что ты теперь живёшь в двадцатом веке,
где между звезд ныряет Кюхельбекер.

В этой комнате воздух
весит чуть больше, чем мы,
взятые вместе,
килограмм сто десять,
сто двадцать.
И вчера эта комната
так легко меня победила.
А тебя вчера победила
другая комната.
Очень жаль, потому что вдвоем
мы ещё бы день простояли.

Один человек мне сказал, что ты с той-то и той-то.
Другой человек мне сказал, что ты такой-то такой-то.
Третий человек пригрозил, что ты настроен так-то.
Четвёртый человек подтвердил, что все это факты.
А пятый человек мне сказал, что по такой-то дороге
ты едешь в такой-то город с таким-то делом.
И мне почему-то вспомнилось, что и ты
часто прислушивался
к мнению именно этого
человека.

Осень, и я иду с бутылкой тархуна
по улице Вальтера Ульбрихта, где холодный ветер
в пластиковой бутылке гудит так громко,
что редкий прохожий не шепчется за моей спиной,
не говорит про меня, что это идёт-гудёт
зелёный шум.

А ночью я прочитала норвежскую книгу.
А утром я вспомнила, как мы с тобой поженились.
Был ветер, ты нёс
над головой надувную лодку.
У меня были чёрные волосы,
Мы шли к реке.
Мы заходили в воду и плыли в лодке.
Мы поженились в реке и выплыли к берегу.
На обратном пути мы зашли к Косте Смирнову.
Он сказал нам:
РЕБЯТА, Я ПОЙМАЛ ЁЖИКА.
Всё это длилось годы. Теперь не длится.
Синие звёзды. Железная спинка кровати.
Ты не снимаешь с меня круглые бусы.
Ты остаёшься со мной на круглые сутки.

Когда было стыдно,
я говорила об этом так,
чтобы было красиво
или
по крайней мере
очень смешно.
Но проходит какое-то время
и все
налюбовались
и насмеялись как следует
а мне всё равно
очень стыдно
а если
за что-то не стыдно
так это совсем другое
и оно было некрасивое
и оно было несмешное

Нам в маршрутках говорили:
а у вас глаза одинаковые!
И в гостях нам говорили:
а у вас глаза одинаковые!
Что же мы такие
одинааааааковые
ничего да не смогли.
Что же мы такие
одинаааааааааковые
ничего да не смогли.
А ведь жить-то можно всяк
и разэдак и растак
абы как и просто так
вот так так
Что же мы такие одинааааааааковые
ничего да не смогли
Что же мы такие одинанааааааковые
ничего да не смогли

Сначала посуда, потом стихи,
любил говорить мне мой бывший парень.
Я всегда обижалась,
а чего обижаться?
Бродский писал, что посуда вымыта,
да и Пригов тоже.

Удивительно, что на веранде серьёзное лето,
починили качели в саду и комод в мастерской,
и теперь над столом дирижируют три сигареты,
это дедушка, папа и парень духовно-мирской,
на которого не насмотреться с любовной тоской.
И фактически тут же зима и пробило трубу.
Невозможно представить другую Божью рабу
в этот комнате тёмной по тёмной ненастной весне,
где Кандинский сияет как жизнь на сосновой стене.
И стоять перед зеркалом дачным с диковинным гребнем,
и чудовищных листьев обвал прохудил решето.
И твой папа читает нам вслух про кого-то из древних,
начиная обычно со слов удивительно, что…

Потому что мы столько не виделись, но только ты
мог зайти в совершенно пустое кафе
то есть это мы вместе зашли в пустое кафе,
где не было ни одного охранника,
где не было ни одного гардеробщика,
где не было ни одного официанта,
где не было ни одного посетителя
И вот только ты мог сказать
в абсолютную пустоту:
“Простите, а где нам здесь можно сейчас посидеть,
так чтобы было хоть сколько-нибудь тихо?”

Сильные ураганы в городке библейского пояса.
Маленькая Каролина Роуз в волнениях от снежных событий.
Две её бабушки в пижамах выпархивают из Роллс-ройса
приехали с соседней улицы сказать ей Good night sweetie.
Русская няня в своих заснеженных русских мыслях
перестилает кроватку, думает о железе-сурьме.
Мама Каролины Роуз на тренинге в Сент-Луисе.
Папа Каролины Роуз в арканзасской тюрьме.
Няня поет о том, что буря не будет вечной,
о том, что уснули крыши, о том, что дорога спит,
о том, что to be a woman is a great adventure,
о том, что to drive men mad is a heroic deed.

На самом же деле это был такой план
перенести стремянку из сада к дому
оставить в ставне шнурок чтоб открыть снаружи
твое стеклянное пасмурное окно
вещи сложить в заранее приготовленную сумку
залезть
как есть
Шёл проливной дождь, дубовые листья
шуршали как сумасшедшие, скрипела рама.
Ты уже на ночь глядя протянул себе в ноги
побитый телефон из прихожей
И ко всему, ты уснул уже, но я тоже
забыла про фокус с одеждой, и так даже лучше,
раздетые мы бы быстрее стали неправдой
раздетых нас бы прогнали по нынешним меркам

Хочешь я тебя возьму
на Великую Войну?
Я сказала бы наверно
только не было кому.
А потом с налёта кто-то
без сапог и без ружья
скажет: это буду я.
Он не сдюжит, он промажет,
но когда он это скажет
(не придёт, а только скажет),
то в руках моих упавших
загрохочет пулемёт

Главный редактор и руководитель
попросил: эпиграф к главе подберите
и мы подбирали не день и не два
не вторник не среду не пятницу
и ситуация была такова
что эпиграф от нас просто пятился
и тут будто сказочной птицы перо
стихотворение Елены Гуро
“Приласкалась к земле дорога,
так прильнула, что душу взяла”
Я примчалась в редакцию, закричала с порога
я нашла я нашла я нашла
И тут один парень из отдела смысловиков
(мало нам было соли)
высказался про мой эпиграф веков:
с о п л и.
Вслед за ним и руководитель:
это правда, да, извините.
Как же я тогда плакала
(я всю ночь плакала)
Как же я рыдала
(я всю ночь рыдала)
Как же я металась по табору улицы тёмной
(я всю ночь металась по табору улицы тёмной)
А кто был правее из всех нас
пусть читатели решают сами
вот только это был последний раз
когда я чего-либо добилась слезами

Ну, сели посидели
ну, вспомнили не то
она — в своей постели
а он в своём авто
земляне как земляне
и времени в обрез
она: мне душно, няня,
и он: мне скучно, бес

Никогда не забуду железо влюблённой воды,
когда умываешься вечером и смотришь в зеркало
сначала ты шёл по полю с лодкой на голове,
потом мы плыли на лодке в последний ночной киоск

Окна домов не горели ни слева, ни справа
и не было между нами ничего неточного
Могли бы остаться дома читать Гаспарова
сделать ребёнка ничем не запомнившейся ночью

Девственницы бывшие девственницами в 96-м
представляли себе что всё это будет как с Бродским
безумное отражение, серебристая кость
а если обидишь чем-нибудь — демонтирующая злость
Но если ты не забудешь своей мечты идиотской
если обоим вам удастся остаться в живых
будет-будет, будет тебе твой Бродский
и тысяча Бобышевых

Когда ты брился в машине,
как Жан-Луи в фильме Лелуша
Когда ты курил под душем,
как герой Боба Фосса
Твой старенький попугай сидел на краю
Большой Советской Энциклопедии
клевал носом
ты так
любил
бумажные цветы
ты так хотел
чтоб голая ходила
я
я
я
я.
Всё что ты хотел
это я
Всё что ты хотел
это я
Над синей рекой парим,
весенним огнём горим,
innocent when you dream
innocent when you dream

В Одессе спрыгнула с поезда, стриженная как Бретт,
ты подхватил меня на руки, купил обратный билет,
спросили у метрдотеля “А как в ноябре вода?”
“Дамочка, вы зайдёте — согреется навсегда”.
В парке вели ремонт, и парк был всклокочен и дик,
шумел под дождём Потемкин, завёрнутый в целлофан,
лестница вместо Пушкина бежала в морской тупик,
и наш кипятильник в кружке светился как талисман.
А чёрные сани моря летели на нас из тьмы,
и чёрные тучи неба врывались в наши глаза,
но самое страшное в городе были конечно мы,
и я про это подумала, а ты об этом сказал.

Наше время идёт,
и музыка отделяется от него.
Через десять лет мы услышим её
в ней не будет от нас — ничего.
Мы включали её выключали
никогда не откладывали на потом
Нам казалось что это всё time time time
but the truth is it’s Tom Tom Tom

Почему мы расстались — потому что есть только два варианта:
можно расстаться, а можно остаться вместе,
мы расстались, я стала ходить в кино со Степаном,
а ты стал возить по театрам Валерию.
Валерия к тебе относилась с восторженной фанаберией
Степан ко мне относился с восхищенным недоумением.
Мы относились с доверием к предстоящим мгновениям,
к прошлому мы относились с вынужденным лицемерием.
Однажды твой автомобиль зарыдал у меня во дворе.
Я сказала не выйду, не сяду в твой красный капкан.
Я тебя позабыла в прошлом веке на клубничной заре
и за мной через час заезжает весёлый Степан.
Ты ответил: “Весёлый Степан у меня на заднем сиденье”.
“И Валерия тоже?” “И Валерия разумеется тоже”.
Я спустилась во двор в лёгком платье как привидение.
И что же.
В машине на заднем сиденье — нет, это не был обман,
сидели немного тушуясь Валерия и Степан,
но только совсем другие — Господи, так оказывается, зовутся многие.
С этими мы по-моему в прошлом семестре
познакомились на семинаре отца Георгия.

Пасмурному вечеру с нами просто,
мы надёжные люди его форпоста,
мы собрались на даче, пьём чай с белым зефиром.
Твой отец рассказывает как в какой-то момент его фирме
оплатили заказ тысячей тостеров
и он выдал зарплату сотрудникам тысячей тостеров.
Заканчивается сладкое, начинается разговор о кинематографе
об образе дороги в кино, потом вообще о дороге,
о том какой завтра будет дорога днём
в коридоре как бабочки промокшие пары весенней обуви
этот дом только ночью памятью отыскивается с огнем.

Убежала от изверга к раненому прекрасному принцу,
три недели ему обрабатывала ожоги в больнице,
посмотрела в глаза и подумала: “с ним всю жизнь будет клёво”,
…ну и тут он не к месту спародировал Горбачёва.
И товарищи чувства как ветер развернулись в сторону изверга.
Три недели наш изверг для двух персон сервирует свой стол,
три недели с беглянкой он завтракает и обедает и ужинает мысленно,
и любовь их конечно прощает,
шоколадками белыми угощает,
и голубит их и называет их
лучшими из своих зол.
И все форточки их, и все книги их их встречают овациями,
когда они бродят по дому сплетённые как мэрцишор
и когда она хочет сказать ему: нам нельзя расставаться,
а сама произносит нечаянно: “процесс пошёл”.

Встретила нашего университетского препода.
Вот где небо-то.
Только не бейте меня, но я не вспомню наверно
с кем я сидела на его семинаре к колену колено.
с кем мы тогда друг над другом измывались неистово
что мы искали друг в друге как джеклондоновские старатели
а любовь была может не в нас а поблизости
может быть ею были наши преподаватели

Конечно же я не испытываю к тебе больше чувств,
я же не робот, чтобы всю жизнь испытывать чувства
но бывает, что на тебя похож какой-нибудь куст,
или какое-нибудь произведение искусства.
К примеру автобус в снегу на картине северодвинского художника Александра Кабина
сразу вижу тебя на пороге с красной розой, в белых бинтах
идея побега из реанимации — твоя, реализация — папина,
и всё, что есть у нас это радость и страх

У тебя была такая привычка
если я разговаривала с каким-нибудь скромным молодым человеком
ты подходил незаметно и незаметно снимал с меня лифчик
как – я не знаю – ну вот были у тебя такие секреты
(так же как на губе удерживать две сигареты)
в моей нынешнем разуме мне все это не видится таким уж задорным
но судя по девушке на которой один из них скромно женился
мой 3Б был не то, что способно отвлечь от разговора
ну вот как бы не этот формат ему снился

Вот нравится мне что во сне
люди которых не видишь годами
по-прежнему выступают в своем репертуаре
кто угодно приснись мне сказала я
но улыбнись мне
приснился конец света
он заключался
в том, что когда у человека ломается
стиральная машинка (это сигнал)
он спускается в катакомбы
но там неплохо
все пространство заставлено
работающими стиральными машинками
между ними продажи сувениров
по-свойски, в стилистике аэропортов
много знакомых людей
кое-какие поэты
Оратор говорит с трибуны: С праздником освобождения!
А я кричу: Митиного дедушку с днем рождения!
Выбегаю наружу, там 202 группа фотографируется на лестнице.
Митя ко мне оборачивается с широченной улыбкой.
Это улыбка-концепция.
Она называется: Я улыбаюсь для группового фото.
Всех бесконечно люблю. Все идиоты.