* * *
Ходить по тёплым камням,
думать себе невесть
что, потому что есть
вещи поважнее меня.
К примеру, братья, отцы,
ещё футбол и кино,
Кордильеры, Янцзы,
камано-магано.
А кстати, вот этот дом,
вот улица, вот и я,
вот тот, кто в меня влюблён,
он знает этот район,
и здесь у него родня.
А если считать со дня
рождения, ваша честь,
ошибок моих не счесть,
но я живу, не кляня
себя, потому что есть
вещи поважнее меня.
* * *
Пока она на кухне с папиросой
умело культивирует невроз,
он ходит по проспекту с голым торсом
и прижимает к торсу девять роз.
Она откроет дверь, а он закроет
глаза, чтоб улыбнуться ей без глаз,
без носа, без ресниц, без посторонних.
А у неё в охапке девять ваз.
Она запоминает только даты.
Ей остальное помнить не к лицу.
Семнадцатого мая он кудахтал,
Изображая курочку в лесу
* * *
Так незаметно день уходит из-под ног
как ночью простыня сбивается к ногам,
и утро тут как тут, и даже заодно
с тобой, мой ясный свет, тотальный полигам.
Как остроумно все подстроил астроном.
Мы рядышком лежим последних полчаса
невинно, как в буржуйском рождественском кино
под ёлочкой лежат подарки близнецам.
От этого и девы и дети – далеки,
так только лес невинен и старый водоём,
как могут быть невинны один перед другим
два взрослых человека, ночующих вдвоём.
* * *
Под простынкой не в полоску
и не в клетку, а в цветочек,
чистый хлопок, сто процентов,
спит мужчина, настоящий.
Очень странно, неужели
это правда, сяду рядом,
он глаза приоткрывает,
смотрит дико, пахнет мёдом.
* * *
Я выверяла все поступки,
Я так скупилась на ошибки,
Что если вдруг тянула руки,
То лишь в Макдональдсе к сушилке.
Но он повёл меня на митинг,
Потом под дождь, потом под зонтик,
Не говоря ни извините,
Ни, разумеется, позвольте.
И я смеялась очень нервно,
А он смеялся симпатично.
Он так смеялся, глядя в небо,
Что даже вылетела птичка.
Был день так долог, путь так труден,
Что уронив за ванну мыло,
Я вдруг решила — будь, что будет.
И вправду — было, то что было.
* * *
Как взрослый с насморком, закапывая в нос
две капли, смотрит вверх, вот так и я
с какой-то тоже очень важной целью
смотрю наверх без насморка и капель.
Я думаю про столик откидной,
на нём твои очки и газировка.
Очки всегда садятся по-турецки,
пластмассовый стаканчик сел в кружок.
Ты прилетел куда-нибудь, зажёг
там в коридоре свет, ботинки снял,
отклеил пластырь, за окном пустыня.
* * *
Как много чёрных семечек в горсти,
И как нарочно, ты спросил с опаской,
Ходила ли я в храм на эту Пасху,
И что за батюшка меня крестил.
Пишу в тиши, скрипят карандаши,
И мне не верится, но предположим,
Что это очень страшно — согрешить
В погожий день, с намереньем хорошим.
Не боль, не страсть, простое братство тел,
Ведь как бы ни юродствовали души,
Мне очень хорошо с тобой в воде,
И очень хорошо с тобой на суше.
На суше, где у дымного огня
Ты мне лицо погладишь сокрушённо,
И с любопытством из-под капюшона
Твой младший брат посмотрит на меня.
P.S.
* * *
Проснулись, и всем тревожно,
и снился один сон,
il faut que j’arrange ma maison
и тебе наверное тоже
Он спросит: “Родной аутист,
что бродишь, что ищешь по комнатам?”
— Любовь, счастье и твист,
медь, серебро и золото.
Бессмертное золото уплывёт,
серебро безумное отползёт,
и только весёлая медь
не даст никому умереть.