Бабушки охали — что же такое будет.
Бабушки охали — как же всё это станется.
И я понимала — меня растят на убой
Какому-то чувству чудовищного размаха.
И вот — мне уже возмутительно много лет,
А чувства такого всё нет и нет.
И я знаю — есть женщины, из которых все до одной
Могут встать стеной.
И сказать — что мол “наши мужья нам нравятся
Больше Джереми Айронса!!!”
Но я никогда не видела их мужей,
Не снимала с них галстуков, не целовала их шей.
И возможно поэтому
Мне так никто и не нравится.
Кроме, конечно же Джереми,
Джереми Айронса…
* * *
Есть какие-то вещи, их нельзя отложить на потом,
И не важно, в каком это будет преподано тоне,
Вот Господь Саваоф замышляет великий потоп,
И надеется втайне, что никто не утонет.
А на палубе женщина
красит волосы хной,
И не видит за чёлкой, как близко подходят воды —
Это ангел-хранитель танцует у неё за спиной,
Отвлекается от работы.
* * *
Когда зима, то по дороге в школу
Ещё темно, и колокол звонит,
И мальчик бьет портфелем по ноге
То маму, то себя попеременно.
Они вдвоём бегут на остановку,
И между ними теплится портфель,Который бьётся в темноте, как колокол.
И если так и вправду где-то было,
То значит, что и ты ко мне придёшь.
Ты встанешь на пороге, как корабль,
Я посчитаю волосы твои,
Чтобы узнать досрочно, до которых
считать умеет Бог, который создал
три четверти сегодняшнего дня,
промокший шарф, растаявшую шапку.
А через час наш ЖЭК отключит воду,
И стоя на пороге без воды,
С прямыми спинами, с горящей люстрой,
С заснеженными лицами, кто в платье,
Кто в свитере, кто ждал, кто так и знал,
Что стены между нами незаметно,
Без лишних слов обрушатся на нас,
И к сентябрю засыпят нас по брови.
Мы сделаемся ясными друг другу.
Ты сваришь кофе, так пройдет ещё
Полгода, и твои простые руки
Привыкнут ко всему простому в доме.
Ты будешь знать, где соль и лейкопластырь,
И выходя в июне на балкон,
Ты будешь ставить пепельницу на
Промокшее сиденье скоростного
Высокогорного велосипеда.
И лыжи будут падать по одной
К тебе на отрешённые ладони.
Однажды ты проснешься, и в холодном
поту ты скажешь Аня, я скажу…
ты скажешь Аня, я скажу — вот мама,
вот президент, вот наш сосед из пятой
квартиры в ожерелье из прищепок,
ты скажешь Аня, я скажу — однажды,
разбуженный виной, прибитый потом,
к затихшей коже, к теплым волосам,
ты спросишь: ГДЕ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ЛЮДИ?
И я отвечу, что когда зима,
Под козырьком прозрачной остановки
Ещё темно, и только ранний ветер
Сдувает снег с заснеженных тетрадей,
И мальчик смотрит сквозь прозрачный нос,
И видит подъезжающий троллейбус,
И мама красит губы в темноте,
Ты не пришёл, не думал приходить,
Ты ни за что на свете не пришёл бы
Без полбуханки Рижского и спичек
За пазухой советского пальто.
* * *
Мужчина в поиске смысла,
Женщина, лишённая смысла,
Они встречают друг друга
В последние числа.
Они заходят в троллейбус
Медленно, как космонавты,
Они в состоянии правды
Смотрят в окно на город.
Они выбирают улицы,
И ходят то там, то тут.
Они никогда не целуются,
Они никогда не умрут.
* * *
Нагладь на утро белый парус,
Костюм на утро приготовь.
Устань как следует, усталость
Ничем не хуже чем любовь.
Пройди по полю этот лье,
Еще пол-лье, а там — ворота.
Остановись у ателье,
Перепиши часы работы,
Дойди до прачечной, пока
Туда придёшь, короста снега
Уже сойдёт, и в сапогах
Останется так мало меха,
Что молнию и вверх, и вниз
Ты сможешь двигать без усилий.
Не стоит кланяться на бис,
Доделай всё, что попросили.
И поместив на монитор
Пейзаж с баньяном или пальмой,
Пойми, что всё опять нормально,
Что за окном — родной простор,
Что ты уже не в группе риска,
Что ночью — около нуля,
И что любимый также близко,
Как стены древнего Кремля.
* * *
Известен утренний прогноз,
И без зонта не выйти на люди.
Ещё не кончен сенокос,
А я люблю тебя без памяти.
Ни одному из прошлых дней
Теперь я больше не помещица,
Они уже не спят во мне,
Не снятся мне и не мерещатся.
А ты опять косил траву,
Косил так счастливо и запросто,
Как будто я с тобой живу,
Уже давно, с шестого августа.
И ножки срезанных грибов
Одни на свете нам свидетели,
И ты чуть выше, чем любовь,
А я чуть меньше, чем столетие.
* * *
Я знаю, как это будет —
это будет на ворованных досках.
Ни тебя, ни меня не осудят,
и земля будет плоской.
Это будет без слов, без прелюдий,
На пороге, за чёрным Днепром.
Это будет, и будет, и будет, и будет,
И не будет ни злом, ни добром.
* * *
Листья — как чеки на шпильках туфель.
П. Логвинов
Проснуться в сумерках
и в полном безоружии
перед дождём и темнотой
лежать и вспоминать про листья:
как много их скопилось на ступенях
внутри хозяйственного магазина.
Вот человек идет один, на что бы
он ни смотрел, он держится за сердце,
он в темноте поэтому похож
на чашку, дотянись ему до локтя,
рискни, попробуй поднести к губам,
не опрокинув, не разбив, не плача.
* * *
Ни жизнь, ни смерть не свяжут нас,
ни общая вина.
Мне не дадут тебя обнять
ни голод, ни война.
И я стою перед тобой,
как лист перед травой.
И ты мне что-то говоришь,
а я всегда с тобой.
* * *
Даше и Ване
Ты пойдёшь на молочную кухню за молоком для брата.
Ты пройдёшь мимо церкви, там будет уже открыто.
На полу в переходе расставлены белые чашки,
На них нарисованы листья
и цветы земляники.
Ты вернёшься домой, и дома на твою раскладушку
переберутся брат и сестра, и кошка.
Если они под подушкой найдут твой мобильный,
тогда никого и метлой не выгонишь в школу.
Это будет зимой, ты провозишься с переводом
до шести сорока, а потом ты выйдешь на берег,
и увидишь любимого в какой-нибудь новой шапке,
а в остальном такого же, как и раньше.